Черный охотник [авторский сборнник] - Джеймс Кервуд

Этот путник был Джимс Бюлэн. Приди к нему кто-нибудь другой с этой страшной вестью о смерти Туанетты, принесенной Лесной Горлицей, он не поверил бы. Но детские уста выложили всю правду, во всей ее беспощадной наготе. И каждый проблеск молнии напоминал Джимсу язык пламени, поднимавшийся над костром во время пляски смерти Тиоги со скальпом Туанетты в руках. И даже в густой мгле ночи Джимс видел перед собой искаженные предсмертной мукой лица жены и ослепленного дяди, взывавшие о мести.

Туанетта умерла! Она была убита так же, как и его отец и мать! Ее не стало, как не стало и отца ее. И теперь он совершенно один. Даже месть казалась теперь бесполезной, да едва ли существовала достойная месть за все это. В сердце его не оставалось ни малейшего проблеска надежды. Он надеялся, когда искал среди развалин замка Тонтэр, он лелеял в душе смутную надежду, что дядя Эпсиба, возможно, еще жив. Но теперь он был лишен даже этого. Остается лишь месть. Он убьет Тиогу. Он убьет Шиндаса.

Ченуфсио спал. Только собаки обнюхивали Джимса и, узнав его, отходили в сторону. Джимс прежде всего стал разыскивать Шиндаса, но его не оказалось в палатке, равно как не было там его оружия. Шиндас, следовательно, находился где-то в пути. В течение нескольких секунд Джимс стоял неподвижно в тени векового дуба, не спуская глаз с жилища Тиоги. Внезапно он увидел фигуру, показавшуюся из шалаша. Джимс тотчас узнал Тиогу. Вождь направился к нему, точно судьба сама направила его навстречу своей участи. Не доходя шагов тридцати, Тиога остановился. Луна ярко озаряла его лицо. Джимс не стал себя спрашивать, о чем думал вождь, что заставило его пойти ему навстречу.

Он быстро всадил стрелу и, тихо окликнув Тиогу, сказал, что наступила минута мести. Послышался звук, похожий на пение птички, и Тиога, не издав ни звука, свалился замертво, лишь успев схватиться руками за грудь.

Джимс отправился к реке и в течение многих дней все искал и искал, надеясь найти тело Туанетты. Сенеки часто проплывали мимо него, но так как он проводил большую часть времени в воде, то они не могли его заметить. Достигнув озера Онтарио, он повернул на восток. По мере того, как проходили недели, им все больше и больше овладевало какое-то отупение. Он потерял все желания. Что бы он ни делал, он никак не мог себе ответить на вопрос, зачем он это делает. Он подолгу скрывался в недоступных местах, сам не зная от кого и от чего, точно у него вошло в привычку прятаться. Совершенно бессознательно достиг он того места на озере Шамплейн, которое индейцы называли Тикондерога, где французы воздвигали форты Водрей и Карильон. Джимс ухватился за возможность чем-либо заняться здесь с ревностью человека, нашедшего чем утолить душевный голод. Он присоединился к войскам Монкальма, и взамен лука и стрел ему дали мушкет и лопату.

Работа по постройке фортов, сильные ощущения, приносимые войной, окружающая обстановка, все учащающиеся победа французов — все это служило огромной поддержкой потрясенной душе Джимса, хотя и не вызывало в нем какого-либо энтузиазма. Он пытался бороться с этой апатией, он старался вызвать в душе ненависть, уговаривая себя, что англичане и их союзники-индейцы являются виною всех выпавших на его долю несчастий, но ему никак не удавалось воскресить в себе былую жажду мести.

Когда английская твердыня Освега была сровнена с землей и во всех церквах Новой Франции служились благодарственные молебны, Джимс не испытывал какого-либо восторга. Но когда один из его собратьев по оружию назвал однажды знакомое имя, сердце Джимса бешено заколотилось, и с тех пор дружба солдата из Квебека, сестру которого звали Туанетта, значила для него больше, чем все победы, одержанные французами.

Обнаружив, что Джимс прекрасно знаком с местностью, начальник назначил его разведчиком. В сочельник 1756 года он был взят в плен солдатами Роджерса, но в январе бежал и в начале февраля вернулся в форт Карильон.

В августе 1757 года Джимс участвовал во взятии фортов Вильям-Генри и Джордж и видел, как был истреблен английский гарнизон неукротимыми дикими союзниками французов[9].

А потом наступило 8 июля 1758 года — бой под Тикондерогой, когда на протяжении ста акров не было возможности пройти, не ступив в лужу французской или английской крови, когда три тысячи измученных воинов Новой Франции очутились лицом к лицу с шестью тысячами регулярных английских войск и десятью тысячами колониальных солдат. В этот день Джимс заряжал свое ружье и стрелял, снова заряжал и колол штыком, но освобождение, которого он ждал и которое должна была принести ему смерть, не приходило. Люди падали вокруг него десятками, сотнями, целые ряды, точно скошенные колосья, валились под страшным огнем, но когда англичане бежали в страшном смятении, Джимс обнаружил на своем теле только несколько царапин и ожогов от пороха.

Французы отбили натиск врага, превосходившего их численностью в пять раз. Но что было в этом для Джимса? Если, как говорили священники, это Бог оказал им свою помощь, то что же этот Бог имел против него и Туанетты, спрашивал он себя.

После трагического падения Луизбурга Монкальм начал отступать, и армия мало-помалу стала разбираться в истинном положении дел. Усталые, измученные, голодные, брели солдаты по направлению к Квебеку. Грабежи, безумие, интриги шли следом за ними. Вся надежда была на Монкальма, но наступила осень, затем зима, и стало ясно, что фортуна отвернулась от него. На реке Сент-Лоранс маячил лес английских мачт Урожай в Новой Франции был скудным, и мука продавалась по двести франков бочонок. Монкальм ел конину, но не терял надежды. «Если нам придется отступать от Сент-Лоранса, — писал он жене, — мы спустимся по Миссисипи и укрепимся в болотах Луизианы!»

В продолжение весны и лета 1759 года Джимс наблюдал за тем, как все теснее и теснее охватывала паутина последнюю твердыню французов — Квебек. Туанетта была убита в мае 1756 года, а в мае 1759 года Джимс увидел берега Монморанси, высокие скалы Квебека, столько времени господствовавшего над Новым Светом. Четыре месяца спустя в памятное 13-е сентября, день, чреватый событиями, которых не забудет история, он стоял уже на равнинах Авраама.

Глава XX

Было десять часов утра, когда настала решающая минута. На заре было туманно, пасмурно, в шесть полил дождь, потом вдруг стало удушливо жарко. Такой сентябрь мог поспорить с июлем.

А в то время, когда маленький отряд английских добровольцев подбирался, крадучись, под прикрытием ночного мрака к Квебеку, начальник охраны города, французский офицер Зергор, спал крепким сном, так же, как и вся его стража. В его руки рок предал судьбу Новой Франции. Но он был убит еще раньше, чем успел протереть глаза от глубокого сна.